На площади Пушкина

Олжас Сулейменов

Поэт красивым должен быть, как бог.

Кто видел бога?

Тот, кто видел Пушкина.

Бог низкоросл, черен, как сапог,

с тяжелыми арапскими губами.

Зато Дантес был дьявольски высок,

и белолиц, и бледен, словно память.

Жена поэта — дивная Наталья.

Ее никто не называл Наташей.

Она на имени его стояла,

как на блистающем паркете зала,

вокруг легко скользили кавалеры,

а он, как раб,

глядел из-за портьеры,

сжимая потно рукоять ножа.

«Скажи, мой господин,

чего ты медлишь!..

Не то и я влюблюсь, о, ты

не веришь!..

Она дурманит нас,

как анаша!..»

О, это горло белое и плечи,

и грудь высокая, как эшафот!

И вышел раб

на снег в январский вечер,

и умер бог,

схватившись за живот...

Он отомстил, так отомстить не смог бы

ни дуэлянт, ни царь

и ни бандит,

он отомстил по-божески:

умолк он,

умолк, и все. А пуля та летит.

В ее инерции вся злая сила,

ей мало Пушкина,

она нашла...

Мишеней было много по России,

мы их не знали, но она —

нашла. На той, Конюшенной,

стояли толпы

в квадратах желтых окон на снегу,

и через век стояли их потомки

под окнами другими на снегу,

чтоб говорить высокие слова

и называть любимым или милым,

толпа хранит хорошие слова,

чтобы прочесть их с чувством над могилой.

А он стоит,

угрюмый и сутулый,

цилиндр сняв, разглядывает нас.